— Что я должна понять?
— Вот опять.
Она повозилась и встала, сложила козырьком ладонь. Пляж был серым, море — красным, и ветер забыл про этот край: вода стояла как масло, по которому у горизонта хлопнули огромной ладонью. Далеко от берега виднелась скала.
— Ты ныряешь из безумия в безумие с таким лицом, что мне хочется тебя удавить. Ты привыкла всех жалеть, любить, да просто помалкивать, но только чтобы самой оставаться в стороне. Атараксия. Апатия. Чувствуешь, как хочется зевать от этого звука «а» в начале? Ладно, плевать. Пусть будет, что будет.
Я сидела, обхватив колени руками. Ленгли собиралась с мыслями и хмурилась.
«Что не так? Что ее не устраивает?»
— Ты там начинала детям что-то объяснять, да? Ангел — это подарок всем ревизионистам квантовых теорий. Три секунды наблюдений за ними стоят десятка экспериментов на коллайдерах. Ты, например, знаешь, что даже твоя «карминная дрожь» — это высвобождение энергии монополей? А знаешь, что получилось, когда в Беркли попытались представить квантовое состояние витрификации в пространстве Фока?
Она подобрала гальку и швырнула ее в море. Я следила за шлепками камня: три, пять, семь… Наверное, он мог допрыгать до горизонта.
— Фрактал Ангела, Ангелово подобие, число Покотова, которое, если разобраться, тоже — «число Ангела»… — Аска слепо поводила рукой по пляжу, ища новый камень. — Ну почему ты филолог? А?
Я пожала плечами. Вопрос был глуп, и это тоже по-своему удивляло.
Аска сожалела, злилась, ерничала. Аска собирала камни.
— Чета Икари — гении. Были, — заявила она и швырнула добычу прокисшему морю. — Пока другие ученые разбежались по своим уютным окопам, они собрали данные и интуитивно поняли, что Ангел несовершенен. Ему не хватает чего-то. Все его процессы, даже уязвимость для раскаленного карбида молибдена… Кстати, знаешь, как открыли это оружие? Нет? Расскажу, потом… Все его процессы описываются как космогонические — в самом широком смысле.
— Но… Космогония — это создание вселенной.
— Да, спасибо, что напомнила. Именно это я имею в виду.
Ленгли нашла еще один камень, взвесила в ладони. На меня она не смотрела.
— Икари первые поняли, что Ангелов должно быть двое.
Двое. Я легла на гальку, разбросала руки. В небе сплошные облака никуда не торопились — они будто застыли навсегда: где-то провиснув сталактитами, где-то завернувшись в тяжелые воронки. Небо было сделано из старого свинца, который не раз красили, обдирали грубой щеткой, снова красили…
— Он сказал Синдзи: «Я сохранил память о Юй. Ее дело».
— Очень, кстати, неосторожно, — отозвалась Аска. — А ты как-то спокойно реагируешь.
— На что?
— На то, что вас свели. Как племенной… М-м. Как племенных божков.
Свет здесь не звучал, вдруг поняла я. В лицее — звучал всегда, в памяти любого лицеиста — да, а здесь — нет. Я вспоминала, как Синдзи неловко заталкивал в сумку свой планшет: «Выздоравливайте, Аянами-сан». Как он стоял, глядя из-под мокрых волос на меня: «Я всего лишь болен, но даже этого, оказывается, мало». Как он прошептал, что не убежит, как он слушал мое прошлое, как смотрел на дыру в своей груди…
— Это имеет значение?
Аска подумала, покачала еще один камень в руке.
— И то верно.
Я смотрела на море — не то море, неправильное, и думала о нашем с Синдзи мире.
«Интересно, какой там берег».
— Мы останемся людьми?
— Да ты смешная, — угрюмо сказала Аска. — Ты просишь меня оценить процессы, которые настолько выходят даже за рамки «стохастических», что я тебе передать не могу.
Я скосила глаза: она сидела, скрестив ноги, и смотрела на меня. Заметив взгляд, Аска вздохнула:
— А, ну да. Для гуманитария: слишком много случайностей. Могла бы и сама догадаться, что космокреация — это чересчур сложно.
Небо, море, галечный пляж. Думай, Рей. Просто думай — что еще остается? Нет выбора, нет пути назад, нет одиночества. Даже боли нет — только немного времени на размышления.
— Я поняла.
— Ой ли?
— В каком смысле?
— В том смысле, что ты ошибаешься, — сказала Аска. Ее тон поменялся: стал почти злым. — Это не лазейка в шалаш с милым, не «золотая пилюля». Это, мать твою, создание нового мира! Целой вселенной! Вы вдвоем с Синдзи превращаете передовую гипотезу в факт!
Степь, вспомнила я. Душистая трава, вода — и раскрывающиеся горизонты.
— Там красиво.
— И… Как там все выглядит?
— Как степь.
— Как степь? — Аска тоже улеглась, и я слышала только ее голос. — Степь… В конце концов, почему бы и нет.
Застывшее небо оставалось свинцом, лежать на гальке становилось все больнее. «Ей ведь тоже странно здесь — в ее нечеловеческой памяти». Почти наверняка Аска видела все вживую только рядом с проводником.
Проверять мне не хотелось: апатия, атараксия. Я вслушалась. От звука «а» на зевоту не тянуло.
— Что ты хочешь от меня?
Ленгли молчала, а потом приподнялась на локтях:
— А, вот ты и заговорила как бог. Наконец. Я хочу сделку.
— Сделку?
— Да.
Она села и показала на море.
— Это побережье Черноморской Осцилляции. Я и мои люди первые увидели его в 20… -первые люди на этом берегу после Второго удара. Я разрешила Варнский гуманитарный кризис, и меня бросили сюда. Знаешь, как это — рассчитывать путь в искривленном пространстве? Я справилась и с этим.
Я знала остальное. Ее приняли в «Соул» особым агентом, дали широчайшие полномочия. Я видела, как гнулись целые подразделения, как колоды личных дел тасовались под ее присмотром. Как поменялась структура передовых исследований.
Как умирали люди.
— И в конце тебе дали Нагису.
— Да. Камень, который я не могу поднять, — кисло сказала она. — Задачу без решения. Знаешь, что такое избыточная полезность? Это — я. Я слишком хорошо работаю. Поэтому меня связали, Аянами, дали твоего ненаглядного мудака. «Нужна модель поведений девиантного проводника». «Нужно обоснование целесообразности взаимодействия». Клянусь, целый отдел, не меньше, разрабатывал задания, чтобы вязать меня!
Она пыталась контролировать его — мной. Создавала свои связи, вводила фактор определенности в свои модели. Пока не увидела видео из моего кабинета.
— С тех пор, как я научилась менять себя, я знала, что все не так просто. Что я должна сделать что-то великое, что-то по-настоящему гениальное. И вот представь, что я своими руками натравила маньяка на демиурга, — она повернулась ко мне. Ее глаза были удивленными и пустыми. И я знала, что он не привыкла так говорить.
— Знаешь, — сказала Аска, — на какое-то время мне показалось, что я все испортила. Впервые.
— Чего ты хочешь?
«Я говорю, как бог». Мысль была серой, тусклой, невкусной.
И я не знала, что еще сказать в этой ситуации.
— Я? — она обернулась и сплела пальцы перед грудью. — Я хочу помочь вам.
— Ты?
— Аянами, да! Вы двое — вы гуманитарии, у вас ограниченный опыт, да, у обоих! Я умею разрешать кризисы, я знаю, как их избегать, и ваша вселенная — она тоже имеет только один шанс, а создать мир — это еще не все, и я…
«Я. Я. Я».
— … моя память, мой опыт — все ваше!
Я смотрела в небо. Аска нанималась ко мне на работу — к существу, скованному в подвале лицея. Ко мне и Синдзи. И она отдавала мне это небо, это море, всю свою странную память гения, который посвятил так много времени себе. «Я. Я. Я, я, я, я-я-я-я…»
«Она бы сгорела, обезумела, если бы не уделяла внимания своей личности».
— Это ты активировала «пустой код»?
Аска замолчала, словно ее не стало. Я повернула голову, отдавая холодной гальке щеку: мне не хотелось видеть Ленгли.
— Да.
«Да».
— Ты вызвала особые отряды «Соула», убившие десятки человек.
— Да.
Пусто, холодно, колюче. Как галька. Но эта Аска Ленгли стояла на крыше, глядя как расстреливают тех, кто так недолго пробыл ее коллегами. Она стояла под дождем час или два без пользы для своего гениального «я» — своих «я», — стояла как предательница, прячась за вентиляционной трубой, и я не стану ее спрашивать — почему.
